Памяти Ф. П. Гааза.
Человеку.
Сегодня скромно, при одной из московских больниц, будет открыт памятник человеку.
Собственно говоря, торжество этого открытия и самый этот памятник, и место, где он стоит,—все это должно бы быть гораздо более грандиозно.
Ведь, у нас есть есть памятники людям-героям, людям-поэтам, людям-ученым, и нет памятника просто человеку.
Человеку, каким он должен быть, чтобы иметь право на это великое имя.
Доктор Гааз, которому сегодня открывается памятник, был человеком. Потом уже—доктором, потом уже—организатором больнично-тюремного дела, потом уже—учредитель больницы, и проч., и проч., и проч.
Прежде всего—человеком.
Таким, о сходстве с которым мы и мечтать не смеем; таким, которые рождаются столетиями, а когда рождаются,—мы не понимаем их, смотрим на них как на безумцев.
В самом деле, разве не безумие—все раздать нуждающимся, бросить практику, дававшую заработок, признать своими братьями «несчастных», преступных людей, и для них, ради них, хлопотать, просить, требовать, добиваться!
И тут для этого скромного человека в потертом бедном платье не было никаких препятствий.
Нужно было хлопотать перед генерал-губернатором,—он хлопотал перед генерал-губернатором; нужно было хлопотать у митрополита,—у митрополита хлопотал он; нужно было обратиться к Царю,—он обращался к нему, и был непреклонен.
— Нет неправедно осужденных людей,—говорил ему митрополит Филарет, отказывая в ходатайстве за невинно осужденного.
— А Христа вы забыли, владыко?
И митрополит, пораженный этими смертоносными словами, отвечал:
— Нет; не я забыл о Христе, а Христос забыл обо мне тогда, когда я говорил это…
— Встань, его нельзя помиловать,—говорил коленопреклоненному Гаазу Император, не тишайший, не милостивый, а властный и часто грозный Николай I,—встань…
— Не встану,—отвечал Гааз,—не встану до тех пор, пока он не получит помилования…
И встал, когда преступник был прощен.
А когда нельзя было хлопотать через своих, он писал письма прусскому королю, моля всегда, всю жизнь, об одном—о любви к человеку, о милосердии к нему.
Человек, шедший много верст в кандалах вместе с арестантами, чтобы почувствовать весь ужас кандалов; человек, первый в России потребовавший человеческого отношения к несчастным преступным людям, будивший в людях, находившихся в глубине порока, чувства чести, доброты, раскаяния; добившийся многих льгот, создавший ряд преобразований, сделавший без конца много для оставленных преступными родителями детей,—это был человек, несносный для окружающего его чиновничества, святой—для обожавшего его народа. «Святой доктор»,—вот они, истинные слова, сказанные про него народом.
«Святой доктор»,—говорили о нем арестанты.
И сегодня на могиле святого доктора будет лежать венок, венок необычный—венок от арестантов.
И сегодня святому доктору будут петь два хора: хор детей и хор арестантов.
Великое семя любви, которое при жизни бросал доктор Гааз в сердца несчастных, не умерло. Память о нем и теперь живет под темными сводами тюрьмы, и теперь будит там души.
Человека, ведь, можно исправить всегда любовью, и никогда—тюрьмою.
Сегодня, когда в одну молитву за своего доктора сольются и полетят к небу голоса светлых детей и омраченных «несчастных», произойдет чудо: ведь, святые люди творят чудеса,—чудо возрождения, чудо воскресения готовых умереть душ.
Это высшая награда, которой может дождаться человек.
А мы все—пуская мы тоже сольемся на сегодня душою с этим великим человеком, и в наши страшные дни злобы, мести и непреодолимого ужаса проникнемся, в меру сил, заветами святого тюремного доктора…
СЕРГЕЙ ЯБЛОНОВСКИЙ.
Комментарии