В дремучем лесу.
Беспримерное лесное хозяйство:
— При эксплуатации около пяти миллионов десятин векового хвойного леса, расположенного, главным образом, по сплавным рекам, — свыше 300,000 руб. дефицита в года.
Баланс этого хозяйства складывается их таких цифр:
— Валовая доходность—около одного миллиона рублей; уплачивается ежегодно земских налогов 700,000 рублей, содержание администрации обходится 400,000 руб., других расходов около 200,000 рублей. В итоге:
— 300,000 рублей ежегодно дефицита.
Подобное беспримерное хозяйство ведется в казенных лесах Чердынского уезда, Пермской губернии.
Во главе его стоят 17 лесничих и при них 250 человек лесной стражи. Затем идут неизбежные в казенном хозяйстве контролеры и ревизоры, которые, как опереточные жандармы, arrivent toujours trop tard.
Весь состав лесной администрации собран, что называется, с бору да с сосенки:
— Земские начальники, учителя, земские служащие, акцизные чиновники,—и только двое лесничих со специальным образованием.
В ведении каждого лесничего находится от 800 тыс. десятин (Верхне-Печерское) до 42 тыс. дес. (Чердынское) векового, непроходимого леса.
Фактически нет никакой возможности при таких наличных силах не только вести хозяйство, но даже приблизительно знать свой район, принимая во внимание полное бездорожье.
Что за лес, сколько его приходится на десятину, в каких местах он расположен,—никто не знает.
Это в полном смысле слова «дремучий» лес.
И как в сказке в каждом дремучем лесу должны быть чудеса, так и в Чердынском лесу таких чудес больше, чем даже в сказке.
Типичной фигурой для хозяйствования в казенных Чердынских лесах является бывший лесничий Добровольский.
Тридцать лет он хозяйничал в своем лесничестве, уничтожая лучший лес самым хищническим способом.
У Добровольского были свои четверо лесопромышленников, которые и брали с торгов весь казенный лес, не допуская чужих.
Способ устранения чужих довольно незамысловатый. Как только пускался с торгов пригодный для рубки участок, «свои» гнали цену и взвинчивали ее выше действительной стоимости процентов на 100—150. Оставалось только отступится. За участки же безлесные, болотистые, на которых вообще не может быть рубка, давалось 1—2 процента. Эти-то участки и числись в эксплуатации.
Вообще, качество участка не играло никакой роли. Главная задача была—не допустить чужих. Оставшись с Добровольским в лесу семь-пять, они делали, что хотели.
Купив безлесные и болотистые участки за гроши, лесопромышленники, с согласия Добровольского, производили порубку по всему лесничеству, там, где им было удобнее, выгоднее, и где лес был лучшего качества.
Так было вырублено 22 тысячи бревен, якобы, с участка, на котором, по проверке, оказалось,—нельзя было бы даже разместить всего вырубленного леса, так как он по площади меньше, чем площадь сруба всей заготовки.
Были зарегистрированы и такие участки, на которых срублено 10—15 бревен, а сплочено и сплавлено 1,500—2,000 бревен.
Тридцать лет практиковалось это хищение на виду у управления, на виду у ревизоров, пропускавших лес и удостоверявших не то, что было в действительности, а что показывали лесопромышленники.
По самому скромному подсчету, за это время уничтожено хищнически свыше 10-ти миллионов бревен. Однако, с точностью говорить о размерах хищения нельзя: лес рубился повсюду, количество же леса и его месторасположение никому не известны.
При ликвидации истории Добровольского всплыла любопытная подробность.
Добровольский был отчислен. Принять лесничество было поручено новому лесничему. При приемке обнаружилось, что срублено около 600,000 бревен с пустых, безлесных участков, и что срубленный лес разбросан по всему лесничеству.
На срубленный лес перед самым сплавом был наложен секвестр.
Создалось тяжелое положение.
Не допустить сплава,—загубить всю заготовку, и срубленный лес пропадет и для казны, и для лесопромышленников. Сплавить лес своими силами, хозяйственным способом,—нет ни рабочих рук, ни лошадей для подвоза к сплаву, ни кредитов, и, наконец, самое главное, в виду того, что лес рубился по всему лесничеству, его невозможно даже разыскать в дебрях, без указаний самих лесопромышленников.
Между тем, начался уже ледоход. Промедление грозило опозданием к сплаву и, следовательно, гибелью заготовки.
Лесопромышленники забили тревогу, указывая, что ими затрачены большие деньги на рубку, и что секвестр грозит полным разорением.
Наконец, хитроумные одиссеи наши выход.
Лесопромышленникам неофициально было предложено выразить желание внести 250 тысяч рублей, в виду, якобы, неправильной оценки срубленного леса, произведенной прежним лесничим Добровольским.
Пермское управление, оценив «честность» лесопромышленников, приняло то «доброхотное»даяние и разрешило сплав леса.
Хищения велись слишком открыто и явно. Кругом заговорили о махинациях Добровольского. Закрывать дальше глаза уже нельзя было, и Добровольский был отчислен. Началось следствие. Добровольский твердил о своей невиновности. Дело росло, как снежный ком, пополняясь с каждой новой экспертизой и ревизией новыми данными.
Следствие затянулось надолго, и Добровольский не дожил до «торжества истины», о котором он постоянно твердил во время следствия.
За смертью Добровольского дело прекратилось.
Не успело еще заглохнуть дело Добровольского, всплыла новая история—лесничего Бялко.
После дела Добровольского даже и не удивились этой новой эпопее. Следствию пришлось из слова в слово переписать обвинительные пункты из дела Добровольского.
Даже обидно, как у людей нет творческой фантазии: те же «пустые» участки, дающие по 2,000—2,500 штук бревен, та же «выборочная» система рубки по всему лесничеству и даже та же компания лесопромышленников. Разница лишь во времени,—Бялко «хозяйничал» лишь два года.
Началось опять следствие, экспертиза, ревизия и т. д., и т. д.
Так же, как и Добровольский, Бялко мужественно защищается, внося в дело все новые и новые подробности, требующие экспертизы, поездок на места и проч.
Дело в синей обложке пухнет и растет, переходя из одной инстанции в другую. Бялко же, зная, что улита едет, когда-то будет, поступил на службу в частное лесное хозяйство.
Сейчас дело Бялко вступило в новую стадию: снова возвращено к доследованию.
Конца этому делу, во всяком случае, не предвидится.
Это—одна сторона казенного хозяйства. Не более приглядна и другая сторона—само ведение дела.
Сплошная рубка производится только в Чердынском лесничестве, единственно благоустроенном (42 тыс. дес.); в других же 16-ти лесничествах практикуется «выборочная» рубка. Рубится только ценный и хороший лес. Гнилой, кривой и вообще негодный оставляется на корню.
Следующий лес, рассчитанный на оборот в 60 лет, оказывается уже никуда не годным или низкого качества. Вырубленные сосновые леса обычно заменяются осиной, березой или кустарником.
Особенно немилосердно истребляется лиственница, очень высоко ценящаяся за свою красноватую смолистую древесину и исключительную крепость. Вследствие слабого надзора, беспощадно вырубаются вековые кедры ради кедровых шишек.
Большая часть древесины остается неиспользованной, оставаясь гнить тут же, в лесу, губя молодую поросль.
Наконец, полное отсутствие лесовозных дорог, так как лесопромышленники, получая участок всего на 4 года, совершенно не заинтересованы в каких бы то ни было улучшениях.
Вся задача их—елико возможно больше «выжать» за арендные годы.
300,000 рублей дефицита, это—капля в море того зла, которое наносится этому громадному лесному хозяйству. Не следует при этом забывать что уральская промышленность живет лесами Пермской губернии. Это ее:
— Жизненный нерв.
ВЛ. БЕЛГОРОДСКИЙ.
Чердынь.
Комментарии