Рассказ герцога Лейхтенбергского.
Герцог Лейхтенбергский, который нес обязанности флаг-адъютанта в исторические дни переворота, был свидетелем всего происходившего как в ставке верховного главнокомандующего, так и в Пскове в момент отречения Николая II от престола. Герцог Лейхтенбергский говорит:
— Для меня с первых дней революции было все ясно. Я чувствовал, что без тяжелых последствий для династии возникшие событие не пройдут. Когда в ставке были получены первые смутные сведения о возникших в столице беспорядках, свита царя считала, что это—мелкий прискорбный факт, что опасности нет, и что посылкой карательной экспедиции с фронта можно будет столицу утихомирить. На царских завтраках и обедах, на которых я всегда присутствовал, никакие меры для подавления беспорядков не вырабатывались. Среди лиц свиты высказывались лишь соображения, что для Петрограда нужно назначение диктатора, в распоряжение которого должен быть отпущен воинский отряд. С этим моментом связана поездка ген. Иванова в Петроград, как известно, окончившаяся полной неудачей. Уже в пути стало известно, что георгиевский батальон, который ген. Иванов вез с собой, стрелять в народ не будет.
Дальнейшие события, по словам герцога Лейхтенбергского, шли с такой лихорадочной быстротой, что принять определенную линию действий не представлялось возможным. Проектировалось лишь осуществить одно мероприятие: послать в Петроград ген. Брусилова, как популярного среди армии генерала, и дать ему возможность от имени Николая II объявить о назначении правительства общественного доверия.
— Был момент,—говорит герцог Лейхтенбергский,—когда в ставке предполагали, что все в Петрограде успокоилось.
Фразы от Воейкова, что надо открыть минский фронт, и тогда с революцией будет покончено, я не слыхал. Мне кажется, что фраза была такая:
«Революцию можно подавить только силой оружия, но для этого нужны войска. Но откуда их взять? С северного фронта? Тогда придется открыть его».
Эта мысль, естественно, отпала. Я считаю,—и лица свиты со мною согласны,—что если бы Николай II все время находился в Могилеве, возможен был бы другой исход, так как тогда имелась бы возможность сговорится с комитетом Государственной Думы. Между тем, будучи в пути, Николай II не имел возможность сноситься регулярно с Государственной Думой.
На вопрос, зачем понадобилось Николаю II из ставки ехать в Псков, герцог Лейхтенбергский ответил:
— Очевидно, царь имел в виду выяснить настроение фронта. Кроме того, Николай II. предполагал, что через Псков удастся ему проехать в Лугу, а затем оттуда в Царское Село. На деле же оказалось обратное. Уже с первых слов ген. Рузского было ясно, что вся игра проиграна. Когда мы приехали в Псков, и Рузский явился с докладом, он был чрезвычайно взволнован, говорил повышенным тоном и заявил:
— Вся политика последних лет—тяжкий сон, тяжкий грех. Это—сплошное недоразумение. Гнев народный этого не простит.
Рузский называл даже имена Щегловитова, Сухомлинова, Протопопова и других. Он намекал на отдельных лиц свиты, игравших самую отрицательную роль.
Когда Рузский вышел в кабинет к Николаю II, я заметил Воейкову: «Очевидно,—сказал я,—генерал Рузский имел в виду и вас». Воейков ответил: «Я никакого влияния на царя не имел и в назначениях министров участия не принимал».
Затем, уже после того, как Николай II подписал акт отречения, за завтраком он спросил меня:
— Объясните мне, герцог, отчего так все не любят Воейкова?
Я ответил незнанием:
— Очевидно, в здешних местах существует уверенность, что Воейков играет какую-то роль при дворе и имеет влияние на внутреннюю политику.
Николай II возразил, что он не помнит ни одного слова, когда бы Воейков хлопотал о назначении того или иного лица на ответственный государственный пост.
На вопрос, как согласовать все это с фактическим положением вещей, и упрямством или непониманием Николаем II народных желаний, герцог Лейхтенбергский ответил:
— Я полагаю, что все это объясняется безволием и слабохарактерностью. Это был человек, опутанный со всех сторон неудачными советниками, преступными людьми, которые пользовались его именем, чиня бесправие и произвол в стране в своих корыстных целях. Роковую роль в этой страшной для него трагедии, конечно, сыграла его супруга, Александра Федоровна, которая всем говорила, что народ ее любит, и что ею он дорожит. Близкие лица ее спрашивали, откуда она знает, что народ ее любит. На это она отвечала: «Вот тысячи писем которые я получила от солдат. Разве это не говорит о народной любви?». Но ни для кого не секрет, что все эти письма фабриковались прислужниками Александры Федоровны. На этой почве и возникли и распутиновщина, и протопоповщина, и мануйловщина. Теперь, конечно, все проиграли.
О настроении в стране бывший царь судил по докладным министров и главноуправляющих. Газет Николай II не переваривал. Он никогда не брал в руки ни одной газеты, изредка только его можно было видеть за чтением «Русского Инвалида».
Последние слова Николая II, сказанные мне в поезде перед отъездом во дворец, уже в момент ареста, были следующими:
«Прошу вас, герцог, слушаться и подчинятся военному правительству. Это единственное мое указание и просьба».
Комментарии